В галерее портретов "Реального времени" — офтальмохирург из Республиканской клинической офтальмологической больницы.
Лейла Равилевна Тухфатуллина работает здесь уже 20 лет, и за это время успела прослыть «самым ласковым и человечным» хирургом клиники. К ней прицельно записываются пациенты: многие хотят оперироваться именно у нее, потому что молва о докторе идет на всю республику. В своем портрете Лейла Равилевна объясняет «Реальному времени» свои секреты, делится мыслями о том, как улучшить рабочий процесс, рассказывает о своих удачах и неудачах.
«Ну и что, я буду всю жизнь очки старушкам подбирать?»
Врачом наша героиня хотела стать с детства. И хотя родители ее — инженеры, в семье было много медиков как со стороны мамы, так и по папиной линии. Доктором стал старший брат Лейлы Равилевны — он выбрал для себя хирургию. Он, собственно, и отсоветовал сестре специализироваться на «большой» хирургии: как и многие представители своего врачебного поколения, считал, что женщина-хирург — это и не женщина, и не хирург.
Но она мечтала быть хирургом. Получается, что выбор был между отоларингологией и офтальмологией, где практикуется микрохирургия и где женщине «пробиться» легче. Отоларингология отпала, когда наша героиня училась на 4 курсе и «загремела» с гайморитом в больницу: девушка увидела обратную сторону этой специальности со всеми прилагающимися к ней гнойными процессами и болью. Оставалась офтальмология — ее Лейла Равилевна и выбрала. Она рассказывает:
— Правда, когда брат мне в первый раз посоветовал к ней присмотреться, я фыркнула: «Ну и что, я буду всю жизнь очки старушкам подбирать и на таблицу «ШБ» смотреть?» У нас были большие дебаты. Но, будучи студенткой, на пятом-шестом курсах я стала приходить сюда, в РКОБ, и понемногу наблюдать, что тут происходит. Конечно, убедилась, что таблица проверки зрения лишь малая часть работы офтальмолога. Начала потихоньку учиться делать инъекции в глаза вечерами, смотрела, как работает неотложка…
К окончанию университета сомнений уже не оставалось. На шестом курсе все мысли девушки были только о том, как поступить в интернатуру по офтальмологии. Но рекомендации у нее были хорошие, она была трудолюбивой студенткой и проводила в отделениях больницы много времени. Так что и в интернатуру поступила, и в целом, что называется, «прижилась». Потом была ординатура: без этого дальнейшее развитие в хирургическом направлении было немыслимо.
В 2003 году Лейла Равилевна пришла работать в РКОБ врачом-интерном. В 2004 стала здесь же врачом-ординатором. А потом осталась здесь работать.
«В те годы мне совсем не было страшно»
Как мы уже неоднократно писали, рассказывая о врачах-офтальмологах, это очень обширная медицинская специальность, в которой множество ответвлений. Так что все врачи в этой медицинской «семье» узкоспециализированные, каждый занимается своей областью. В этой рубрике мы уже рассказывали о витреохирурге, который работает с сетчаткой; о докторе, специализирующейся на глаукоме; о лазерном хирурге, избавляющем людей от близорукости и дальнозоркости; о других замечательных офтальмологах из Татарстана. Специализация Лейлы Равилевны как хирурга — лечение катаракты (замена хрусталика) и оперативное лечение слезных путей.
— Такая узкая специализация у меня последние лет 7. До этого я работала в отделении более широкого профиля: там было и оперативное лечение глаукомы, и травм глаза, и воспалительных заболеваний — словом, вся офтальмологическая хирургия, кроме той, что направлена на патологии сетчатки, — рассказывает доктор.
Работа офтальмохирурга — тончайшая, ювелирная. Врач работает под микроскопом, в его руках инструменты тоньше человеческого волоса. И глаз — уникальный орган, в котором все подчинено законам строгой оптики и красивой геометрии, но который при этом является «продолжением мозга» в силу огромного количества нервной ткани, обеспечивающей его работу. Как набраться храбрости, чтобы работать в таких условиях и с таким операционным полем?
— Я иногда задумываюсь: а если бы мне пришлось осваивать эту профессию вот прямо сейчас — я бы не испугалась? У меня бы получилось? — размышляет Лейла Равилевна. — И прихожу к выводу, что уже сомневаюсь. Все-таки, когда тебе 25 лет, у тебя есть азарт и храбрость. В те годы мне совсем не было страшно — но, конечно, я в полной мере осознавала, какая ответственность на мне лежит.
Было все — в том числе и бессонные ночи после операций, которые пошли не по плану. Это сейчас, с опытом, она уже научилась абстрагироваться, уходить с работы домой, не оставляя в кабинете свои мысли и душу. А в первое время, как признается доктор, были тяжелые моменты. Лейла Равилевна с благодарностью вспоминает о том, как помог ей в те годы и продолжает помогать сейчас ее муж. Он с самого начала выслушивал ее тревоги, успокаивал вечерами, поддерживал во всех начинаниях, с пониманием относился к дежурствам и долгим вечерам, занятым работой.
— Он всегда стоит на моей стороне и всегда всем говорит, что за профессией врача стоят пот и слезы. А я ему очень благодарна. И, кстати, на мой взгляд, хорошо, что он не доктор. Потому что два врача в семье со своим ненормированным графиком — наверное, это было бы слишком, — улыбается доктор.
«Мне нужен объем, разнообразие, движение и развитие»
График и правда напряженный. Мы разговариваем с Лейлой Равилевной рано утром перед началом операционного дня. Ей предстоит два десятка операций. И мало того, что их нужно провести — когда все окончится, доктора ждут два десятка историй болезни, в которых нужно будет подробнейшим образом занести информацию об операциях. Оформление занимает много времени, и поэтому в операционные дни офтальмохирург из клиники раньше 8—9 часов вечера не уходит. А назавтра с раннего утра бежит назад: всех прооперированных вчера надо осмотреть, сделать перевязку и определиться с дальнейшими действиями. Потом — вести прием новых пациентов.
Мы задаем каверзный вопрос: а не хотелось из этого ненормированного графика уйти под теплое крыло платной офтальмологической клиники? Там, возможно, и денег побольше, и покоя, и на семью больше времени будет оставаться. Доктор отрицательно мотает головой:
— Мне несколько раз предлагали уйти в коммерческую медицину. Но нет, я никогда не соглашусь. Во-первых, только на приеме я сидеть не буду, мне нужна хирургия. Во-вторых, мне нужно постоянное развитие, а оно возможно только здесь. Мне этого будет не хватать. Во-третьих, ни в одной частной клинике нет такого потока пациентов, как здесь у нас. Идти туда, будучи молодым специалистом, означает отрезать себе возможность учиться и строить карьеру. Нужно наработать опыт большой клиники, чтобы быть разносторонним специалистом и уметь разбираться в сложных случаях. Например, когда к тебе приходят на хирургию, а ты смотришь — и видишь совсем другой диагноз. Поэтому я считаю, что хороший доктор должен пройти и через прием в неотложке, и через поликлинический прием, чтобы наработать этот опыт. Так что — нет, переход в частную медицину я не рассматриваю. Мне нужен объем, мне нужно разнообразие, движение и развитие. Наверное, у меня такой темперамент, что мне само слово «покой» чуждо.
Доктор рассуждает: да и как отсюда уйти? РКОБ — основа офтальмологического знания и практики в Татарстане. Флагманская клиника республики, здесь находятся две профильные кафедры (КГМА и КГМУ) — сюда, наоборот, мечтает попасть работать каждый уважающий себя офтальмолог!
«Хирурги не имеют права на то, чтобы останавливаться в развитии»
Врач учится всю жизнь, а особенно это справедливо в отношении офтальмологов. Взрывное развитие методов лечения, аппаратуры, нового знания пришлось как раз на годы карьеры Лейлы Равилевны. Она говорит: нельзя останавливаться даже на один год — потом придется долго и мучительно догонять. Потому-то и декретные отпуска у нашей героини длились рекордно короткие сроки: первый — шесть месяцев, второй — три месяца.
— Как бы я ни хотела быть хорошей мамой — но хирурги не имеют права на то, чтобы останавливаться в развитии, — грустно улыбается доктор.
За 20 лет, что работает Лейла Равилевна, офтальмология сделала огромный скачок вперед — причем не только в мире, но и непосредственно в нашей республике. Операции стали менее травматичными, более щадящими и эффективными. Она вспоминает, как в 2006 году ездила в Америку, в Йельский университет на стажировку, и как приятно была удивлена:
— Я с гордостью отметила тогда, что наша татарстанская офтальмология не так уж глобально и отличается от американской, причем от той, что представлена в одном из университетов Лиги плюща! Да, конечно, были заметны отличия в организационном плане: там страховая медицина, врач работает очень четко, ему страховая компания задает диапазон того, что он может сделать, а что — нет.
Технологии офтальмологического оборудования ушли далеко вперед за последние годы, причем большая часть новой техники в РКОБ уже есть. Лейла Равилевна рассказывает, что пациенты, «прицельно» пришедшие к ней на операцию, с опаской спрашивают, а есть ли в больнице новейшее оборудование, которое стоит в коммерческих клиниках. Доктор отвечает:
— У нас есть все, и даже больше. Вот только, может быть, чаю или кофе не нальют на ресепшене, и времени на душевную беседу уделят меньше — все же у нас поток такой, что не предполагает такого сервиса… Но зато можно оценить и тот огромный хирургический опыт, который мы получаем на этом потоке: просто сравните, чему можно научиться, оперируя 5 человек в неделю — и 20 человек в день… Плюс еще наше большое преимущество: у нас есть два этажа стационара. И если, не дай Бог, какие-то хирургические осложнения, воспалительные реакции, какие-то сопутствующие заболевания вдруг проявляются после операции — у нас все условия, чтобы с ними справляться, и все происходит в едином периметре. А вот из большинства коммерческих клиник такие пациенты направляются прямо к нам.
«Может быть, я живу молитвами моих пациентов?»
Как и у любого хирурга, у Лейлы Равилевны были в карьере самые разнообразные случаи — и светлые, и тяжелые. Например, ей запомнилась одна пожилая женщина, которой она оперировала катаракту и у которой в качестве сопутствующего заболевания была гипертония. Во время операции старушка разнервничалась и неожиданно для всех выдала давление 240 на 130 — оно и с жизнью-то не всегда совместимо, не то что с операцией, идущей прямо сейчас… В глазу началось кровотечение, и хирургу вместе с анестезиологом пришлось думать уже не о том, чтобы вернуть пациентке зрение, а о том, чтобы хотя бы спасти глаз как орган. Это сделать удалось, но цель операции достигнута не была, да и понервничать пришлось всем.
Кстати, пациентка эта потом очень сердечно утешала доктора и даже просила прощения за то, что так получилось. А Лейла Равилевна не спала ночь после этой операции — и это как раз был один из тех случаев, когда «скорой психологической помощью» был муж, который выслушал, поддержал, подбодрил и помог, как умеет.
— Но, конечно же, запоминаются и удачи, и светлые моменты — их ведь больше. Пациенты потом и записки такие замечательные мне оставляют, и подарки, в том числе сделанные своими руками! У меня есть такая красивая керамическая ваза с гравировкой, которую пациентка сделала специально для меня! По сравнению с ней, мне кажется, любой дорогостоящий презент теряет свою эмоциональную красочность. А бывает, что бабушка приносит пакет яблок из своего сада — и это так трогает душу! Пожилые пациентки бывают очень эмоциональны. Они мне уже и дорогу в рай пообещали все, и молятся за меня, по их словам. Вот, может быть, я и живу молитвами моих пациентов? — улыбается доктор.
«Доброе слово и кошке приятно»
Такая любовь пациентов к Лейле Равилевне объяснима. По секрету нам рассказывают в клинике: к ней на операцию хочет львиная доля людей с катарактой. Молва о ней идет по всей республике — она слывет не только талантливым хирургом с твердой и точной рукой, но и удивительно человечным доктором. У нее хватает времени на то, чтобы внимательно выслушать, ласково погладить по плечу, мягко объяснить, втолковать, доказать — и все это так, будто разговаривает она со своим собственным пожилым родственником. В науке такое сухо называется «высокий эмоциональный интеллект». В народе — наверное, «душевность».
А сама она, смущаясь, объясняет свой подход к общению с пациентами и их родственниками:
— Не зря ведь есть фразеологизм «Доброе слово и кошке приятно». В наших стенах эта фраза актуальна, пожалуй, как нигде более. Ну представьте: приходит пациент. Он зачастую пожилой. Ему, возможно, многое непонятно. Он находится в чуждой обстановке, ему очень некомфортно, он плохо видит. И тут мы к нему подходим и сухо говорим: «Так, вот вам направление на операцию, идите, записывайтесь, а потом в свою поликлинику сдавать анализы». Думаю, после такого он либо к нам вообще не вернется, либо вернется, когда уже совсем «прижмет» и будет упущено драгоценное время.
Совсем другое дело, по словам нашей героини, когда пациент приходит в спокойной обстановке, с ним доброжелательно и даже ласково говорит доктор. Хорошо, если в коридоре он успел поговорить с уже прооперированными пациентами, которые поделились с ним своим положительным опытом и показали: ничего страшного во всем этом нет, все это быстро, не больно, какая доктор мягкая и какие у нее заботливые руки. Тогда и результат лечения прогнозируется более благоприятным.
— Я стараюсь с душой отнестись к пациентам. Стараюсь максимально обезболить, поговорить. На операционном столе пациент лежит, ты его по голове погладишь и спросишь: «Ну что, начинаем?» Конечно, ему так спокойнее. А его доверие надо заслужить. Для этого важно поговорить с ним до операции. Как мы всегда говорим: «Чем больше времени мы уделим человеку до операции, тем быстрее будет проходить наше общение после нее».
Обо всем нужно предупреждать пациента: и о том, что после операции может кровить, и о ярком свете во время вмешательства, и о том, что ждать стопроцентного зрения в первые три дня не стоит. Если он знает обо всем, что ему предстоит, он будет оставаться спокойным на всем этапе сотрудничества с доктором.
А современная операция по лечению катаракты — быстрая (10—15 минут), без шва, безболезненная, пациент в это время находится в сознании, неприятных ощущений в глазу после операции нет. Так что большинство пациентов настроены позитивно. Хуже-то точно не будет!
«Бум уринотерапии был лет 20 назад»
Основная доля пациентов Лейлы Равилевны — люди в возрасте: исторически сложилось, что катаракта — возрастное заболевание. Однако, как она говорит, сегодня эта болезнь сильно помолодела. Причины тому могут быть разные, но офтальмологи замечают, что после ковида катаракта в 40 лет — это уже не диковинный случай, а вполне себе обыденное явление. А ведь раньше, если даже 50-летний пациент приходил с катарактой, то врачи допытывались, не работает ли он на вредном производстве или, например, не пьет ли каких-либо сильных препаратов.
Кстати, хрусталик сегодня заменяют не только при катаракте: показания к этому сегодня все больше и больше расширяются. Например, при близорукости или дальнозоркости высокой степени, если нельзя сделать лазерную операцию (к этому могут быть противопоказания — к примеру, слишком тонкая роговица). Тогда человеку могут предложить операцию по замене хрусталика на мультифокальный, и он обретает нормальное зрение. Лейла Равилевна рассказывает, что буквально за день до нашей беседы оперировала такого пациента с сильнейшей дальнозоркостью: заменили хрусталик — и для него в буквальном смысле слова полностью изменился мир. Он его наконец, в сорокалетнем возрасте, увидел в деталях и подробностях.
Еще одна когорта пациентов нашей героини — люди с проблемами слезных путей. Такая проблема может развиваться с детства: например, слезотечение. В детстве для этого делают зондирование носослезного канала, но не всегда эта процедура помогает. А с возрастом проблема усугубляется. И вот здесь на операционном столе может оказаться и молодой человек. Словом, ограничение у Лейлы Равилевны одно: пациенту должно уже исполниться 18 лет.
Мы спрашиваем: а с кем работать нравится больше — с пожилыми пациентами или с молодежью? Доктор признается:
— Все-таки, наверное, с бабушками и дедушками. У них уже и эмоциональный фон приглушенный, они не такие восприимчивые, не такие нервные. У них большой жизненный опыт, поэтому для них операция проходит спокойно, и общение с нами — тоже. А вот молодежь более любопытная и нервная, им надо знать все, они менее выдержанные. Но зато они грамотные и читают Интернет, что, в принципе, тоже неплохо.
Однако, как и большинство своих коллег, Лейла Равилевна указывает на обратную сторону излишней «медицинской начитанности» пациентов. Оказывается, самым тяжелым для офтальмологов периодом было время активного распространения газеты «Вестник ЗОЖ», когда ее разбрасывали по почтовым ящикам. Чего только там не советовали закапывать в глаза! Доходило до смешного: пациент говорил, что по совету «Вестника» капает в глаза безвредный (и бесполезный) тауфон, и врач с облегчением вздыхал: пусть лучше так, чем какой-нибудь настой шиповника или уринотерапия.
— Бум уринотерапии был лет 20 назад, когда я еще только начинала работать. Вы не поверите, с какими язвами на глазах приходили к нам пациенты, которые ее практиковали. Оболочки глаза просто разъедало! — восклицает доктор. — Сейчас век современных технологий, есть уже Интернет, как-то стало уже полегче.
«Я не продавец в магазине — я врач»
Общее снижение «градуса уважения» общества к врачам замечает и Лейла Равилевна, хотя она, окончившая университет в 2003 году, относится к когорте еще относительно молодых докторов.
— Может быть, старшее поколение еще относится к нам как к врачам, как было принято еще в СССР. А не как к тем, кто оказывает услуги. Меня, кстати, раздражает, когда мне говорят: «У вас там следующий клиент на очереди». Я всегда отвечаю: «У меня не клиент, у меня пациент. Я не продавец в магазине — я врач». Моя задача — не продать услуг как можно больше, а оказать максимально квалифицированную и необходимую человеку помощь.
Лейла Равилевна отмечает, что большая часть ее возрастных пациентов этических хлопот не доставляет: они вежливы, с готовностью отвечают на вопросы и готовы подождать, если это требуется. Менее терпеливо себя ведут сопровождающие их родственники. К примеру, разгневанный внук или сын может войти в кабинет посреди приема и осведомиться: «У нас прием в 14.00, время 14.10, почему нас еще не приняли?» А ведь на такой случай на двери кабинета как раз и написано, что время назначенного приема — лишь ориентировочное, приблизительное. Оно зависит от того, успевает ли доктор к этому времени закончить работу с предыдущим пациентом. Примут всех — вот только порой нужно немного подождать. Донести это до родственников пациентов (которые, напомним, здоровы и молоды) — порой задача не из легких.
— Есть пациент, с которым за пять минут все понятно. А есть те, с кем процесс растягивается на часы, а порой и на дни — кого-то мне нужно перенаправить к коллегам по узким специальностям, с кем-то сходить на консультацию к офтальмоонкологу или, например, к неврологу. И каждый пациент, придя на прием, должен получить должную долю моего внимания и всю мою квалификацию, — объясняет врач.
«В истории болезни есть множество бюрократических моментов»
На медицинскую бюрократию жалуется, пожалуй, каждый первый герой наших врачебных «Портретов». С одной стороны, она юридически защищает врача. С другой — далеко не все документы может оформить и заполнить только лично доктор: какую-то часть можно отдать и специально обученному техническому персоналу, о котором, не скрывая, мечтают все врачи в российских государственных клиниках. Лейла Равилевна говорит:
— Будь моя воля, я бы этот вопрос поставила в числе первых проблем медицины в стране. Потому что это занимает много времени и сил. За те часы, которые мы проводим за заполнением документации, мы могли бы принять столько пациентов! Ведь в истории болезни есть множество бюрократических моментов. Проставить везде галочки, в трех местах написать название операции, еще в трех — написать свою фамилию. Элементарно, чтобы проставить в одной истории все эти галочки, операции и фамилии, у меня уходит около 5 минут. А теперь умножьте на 20 операций — получается больше полутора часов! И это — на ту работу, с которой справится любой студент (даже не медик). А еще надо описать эту операцию, подклеить различные справки и таблички, результаты анализов и кардиограммы — этим ведь тоже врач занимается…
Наша героиня вспоминает свою американскую стажировку: врач-офтальмолог ведет прием сразу в нескольких кабинетах. В каждом из них сидит помощник врача. На входе пациента встречает медсестра: проверяет ему зрение и измеряет давление. Потом его опрашивает помощник врача, вносит информацию в компьютер (жалобы, аллергию, общие заболевания, принимаемые препараты и т. д.). И только на этом этапе в кабинет входит доктор. Садится за компьютер, видит всю предварительную картину — и тратит время только на то, чтобы реально разбираться в проблеме пациента и поговорить с ним. Потом диктует диагноз и рекомендации (а не пишет их сам!) — и переходит в соседний кабинет, где по той же схеме уже подготовлен ко встрече с ним следующий пациент.
— Конечно, так и процесс ускоряется, и эффективность растет! А у нас, посмотрите — доктор приподнимает штору на окне, и мы видим высоченную стопку толстенных историй. — Конечно, мы хотели бы, чтоб с нас сняли часть этой работы. Это даст нам больше времени заниматься пациентами, оперировать, творить…
«Как внешне мы все разные, так и наши глаза внутри отличаются от глаз другого человека»
Казалось бы, какое может быть творчество в 15-минутной операции по замене хрусталика? Но услышав этот вопрос, Лейла Равилевна даже удивляется. По ее словам, каждый глаз — отдельная Вселенная, уникальный орган. Не бывает двух одинаковых глаз и одинаковых пациентов. Поэтому каждая операция требует и высокой концентрации, и высокого мастерства, и готовности к любому сюрпризу, и, собственно, творчества.
— Как внешне мы все разные, так и наши глаза внутри отличаются от глаз другого человека. Да, конечно, большинство операций проходит штатно. Но в каждый операционный день бывает и «подарочек», когда нужно прилагать все знания и мастерство, — говорит наша героиня.
И тем досаднее бывает хирургам, когда на следующий день после операции пациент не удосуживается явиться на перевязку. Или же, прооперировавшись, не проводит всех необходимых манипуляций: не капает в глаз прописанные препараты, сразу же начинает поднимать тяжести или нарушает послеоперационный режим иным образом. Последствия такого поведения могут быть печальными: тщательная работа врачей идет насмарку, состояние глаза ухудшается, и пациент вынужден приехать в РКОБ снова, уже в гораздо более плачевном состоянии.
— И когда мы его укоряем: «Ну как же так, почему же вы не приехали на перевязку» — он может ответить все, что угодно. Не смог, некому было привезти, пожалел денег на такси, было холодно на улице, корова не доена, куры не кормлены. Частая ситуация — когда сразу после операции человек убирает снег во дворе, а этого делать нельзя, физическая нагрузка в первые несколько недель противопоказана. Он оправдывается: «А кто за меня уберет?» А мы расстраиваемся: ну тогда надо было на другой сезон операцию планировать, когда не снежно… В такие моменты мы должны все переделать, исправить, а это порой не так просто. И конечно, в такие моменты становится немного обидно: ты столько усилий приложил, через себя человека пропустил, а он так безответственно к этому всему отнесся…
Но, как признается доктор, она не может равнодушно относиться к пациенту. В операционной — холодный ум, перед доктором задача, которую надо решить. Но в период подготовки и в послеоперационный период вовлекается и в проблему, и порой в судьбу человека. Конечно, через два-три года уже не факт, что Лейла Равилевна вспомнит своего прооперированного пациента в лицо. Но — вот парадокс! — заглянув ему в глаз с помощью прибора, может вспомнить: «Аааа, так вот это какой случай! Ну, здравствуйте, я вас помню».
Есть у нее и пациенты с тяжелыми сочетанными патологиями, которые наблюдаются долгие годы, и вот к ним-то врач особенно прикипает. Как правило, излечить их невозможно — слишком тяжелы заболевания. Офтальмолог годами наблюдает, как угасает их зрение, и по мере своих сил стремится продлить процесс, сделать так, чтобы лучик света в жизни человека протянулся как можно дольше. Лейла Равилевна говорит, что это очень тяжело морально. Ко многим из таких пациентов доктор проникается, старается облегчить их страдания, ищет способы и возможности помочь — вплоть до того, что в особо сложных случаях «выбивает» консультацию в столичных центрах или в Чебоксарах.
«Мы не всегда ради зарплаты работаем»
Работа нашей героини занимает огромную часть жизни. Ей отдается большая часть сил и времени. Она наряду с семьей всегда на переднем плане. Мы задаем наш традиционный вопрос: а что для Лейлы Равилевны главное в ее труде? Для чего она здесь, в этой клинике, с этими бесконечными операциями и огромным потоком пациентов?
— Я даже помыслить для себя не могу иной жизни. Наверное, все-таки врач — это призвание, — задумчиво говорит доктор. — Как ни крути, видя результат своей работы, ты понимаешь, для чего тут. Чтобы оказать помощь. Не скрою, я честолюбива и очень люблю получать хорошие результаты! И еще, медицина — это профессия, в которой ты всегда чувствуешь себя нужной. Вы не представляете себе, сколько сообщений от своих пациентов я получаю на каждый праздник. И вы не представляете себе, как это приятно: утром просыпаешься, у тебя уже сотня открыток в телефоне. Это, конечно, приносит моральное удовлетворение. Мы ведь не всегда ради зарплаты работаем…
Лейла Равилевна вспоминает свое становление как доктора: начало «нулевых» нельзя было назвать «хлебным» временем для молодого врача. Зарплата была копеечная, и на первых порах приходилось пользоваться помощью родителей. Они в свое время помогли реализоваться в профессии и нашей героине, и ее брату. И эта поддержка была бесценна. А ведь, кроме безденежья, молодого врача поджидали и ночные дежурства, и стрессы, и неудачи, и конфликтные пациенты…
— Нет, — качает головой Лейла Равилевна. — Медицина может быть только по призванию. Это тяжелый труд, и нужно с самого начала четко знать, что ты хочешь получить в будущем, представлять себе, к чему ты идешь. Конечно, сейчас мне уже за сорок, и уже все встало на рельсы. Это приносит удовлетворение, честно скажу: меня уважают, я востребована, и конечно же, мне это нравится. Мне кажется, человек без честолюбия не захочет быть хирургом.
«Пусть мы, медики, никогда не будем олигархами, но достойно жить всегда сможем»
А за стенами больницы наша героиня — прежде всего мама, жена и дочь. У нее двое сыновей, любящий муж и очень вовлеченная мама, которая помогает дочери с детьми, пока та на работе. Так что свободное время Лейла Равилевна старается посвятить близким: семья уезжает на природу, на дачу. Часто все вместе выезжают куда-нибудь подальше: в соседние города, в интересные места, где понравится всем — и детям, и взрослым.
— Мы стараемся сильно не загружать себя домашней работой — наоборот, стараемся большую часть времени быть вместе и поговорить друг с другом, отдохнуть и пообщаться, — признается доктор. — Потому что уборку можно сделать в любой момент времени, а вот всем вместе собраться не всегда получается. Я работаю, муж работает, старший ребенок учится в Иннополисе, и мы видим его только в выходные. Надо ценить каждую минуту вместе!
Лейла Равилевна искренне хочет, чтобы хотя бы один из ее сыновей стал доктором. Даже зная, какая сложная это профессия, сколько в ней труда. Она объясняет это свое мнение тем, что всегда, во все времена, в любом обществе врач — это самый востребованный специалист.
— Пусть мы, медики, никогда не будем олигархами, но достойно жить всегда сможем. Без нас не живет общество. Какими бы ни были сложными наши медицинские машины, каким умным ни становилось наше оборудование — без опытного и квалифицированного доктора это всего лишь кусок металла с электроникой. Поэтому если кто-то из моих детей захочет пойти в медицинский университет — я обязательно его поддержу. Я морально готова, как и мои родители, поддерживать его, пока он не встанет на ноги. Могу подсказать и сориентировать. И если это произойдет — я буду очень рада!
